Баязет - Страница 17

У костра никого не нашли, только была оставлена «сакма» — следы множества лошадей и всадников на траве. Ватнин разрешил казакам передохнуть, раскрыл широкую баклагу, дал отхлебнуть Карабанову водки.

— Дюже хорошо, — сказал он. — Ежели понемногу да почаще.

И не пьян вроде, а все теплее как-то…

Казаки заводили разговоры о постороннем, и до Карабанова доносился хрипловатый говор старого Егорыча.

— Вот и выходит, что ты ее снасильничал, — ругал он Дениску. — Надоть, чтоб баба сама позвала тебя. Для этого ври ей напропалую — проверять-то все равно на Капказ не поедет. Я баб враньем беру!

— Ты на это мастак, — заметил урядник. — Брешешь так, что к старости губы истреплются — нечем зубов закрывать будет.

Ватнин закрыл баклагу, отплюнулся.

— О бабах, — сказал, — они это любят. Только не слушай ты их, Елисеич, они ведь врут на себя всё больше!

— А ты женат, Назар Минаевич?

— Освободила покойница, — с печалью отозвался есаул. — Мой грех был, что богатую взял. На сундуки позарился. Сам-то я из бедных. Нам богатство в диковинку было. Вот и показала она мне, как шилом патоку едят! Да и квелая была, лядащая баба. Одначе насупротив ее не моги: горло перегрызет. Не дай-то бог, сколько я через эту свою зависить к богатству мучениев принял!

— Детишки-то есть? — спросил Карабанов, удивляясь откровенности признаний есаула.

— Дочка одна. Лизаветой кличут. Девка хорошая. Все в книжку да в книжку так и тычется… Ладно, поехали-ка мы с тобой далее, неча время терять!

Бессонная ночь прошла в разъездах. Светало медленно, словно нехотя; туманы, повисавшие в долинах, не спеша таяли. Полусотни ехали вдоль какой-то узкой, но бурной реки, за которой уже лежала Туретчина.

— Эвон, — махнул есаул плетью, — уже не наши овцы пасутся!

Тоись, — поправился он, — и наши они, почитай, коли их по ночам из расейских аулов хищничают! ..

Отряд возвращался обратно в Игдыр, и казаки, теперь уже не стесняясь, посапывали в седлах.

— Война будет, — сказал вдруг Ватнин вполголоса, ни к кому не обращаясь, и глубоко, надрывно вздохнул.

Карабанов тоже подумал о войне, но страхи его были иными:

он знал, что сотня мало верит в него, видит в нем чужого, непонятного человека, и заслужить эту веру Андрей сможет лишь в каких-то диких, отчаянных рубках.

— Будет, — не сразу отозвался он, — будет война, Назар Минаевич, только не тебе бы вздыхать, а мне! .

И вдруг откуда-то из ущелья вихрем выскочил на поджаром арабчаке курд и, вздыбив лошадь, заплясал на своем берегу, заголосил весело:

— Ай, гяур, гяур! Совсем плох гяур — в гости не позвал.

Осман — хорош: иди, говорит, в гости. А урус — нет, жадный урус…

Казаки ехали молча, только изредка лениво поплевывали в кипящую на порогах пену. А курд смеялся, а конь его крутился чертом, а одежды горели.

Этот курд был, видимо, богат, и одет он был вот во что:

малиновая куртка с разрезными от плеча рукавами, шаровары синие, в золотых шнурах, из ярких шалей пояс, сапоги желтого сафьяна, высокая чалма перевита цветными платками, сбоку кривая шашка, а на левом локте щит из буйволовой кожи, укрепленный изнутри медной сеткой.

— Плохой гяур, поганый, — кричал он через реку, — мой собака плюются…

Казаки молчали, но уже стали косо посматривать из-под своих папах на другой берег. Только один Ватнин как будто и не слышал ничего — как ехал впереди, так и едет. Наконец курд истощил свое остроумие и, развернув коня, задрал ему хвост, продолжая орать:

— Эй, урус, вот твой баба… вот твой бог… Мой аллах высоко, а твой бог под хвост живет…

Дениска Ожогин не выдержал, выстрелил для острастки — не попал, и курд снова рассмеялся.

Карабанов неожиданно подумал, что, случись набег турецкой орды на спящий Игдыр, и вот эта скотина может захватить его Аглаю, еще теплую с постели, растерянную, в одной рубашонке, ничего не понимающую и жалкую в этом ее непонимании…

Этого для него было достаточно, — Господин поручик! — закричали ему. — Вернись, благородье… Куда ты?

Захлопали суматошные выстрелы, но Лорд уже разрушал грудью стремительный поток. Словно чугунные ядра, перекатывались под его копытами камни.

Андрей едва успел выхватить шашку, как на него круто налетел, полный силы и решимости, турецкий башибузук. Сталь со звоном царапнула сердце поручика страхом, но сильные лошади уже разнесли их в стороны…

— Ой дурак! Ой дурак! — долетал с того берега голосина Ватнина…

В Пажеском корпусе его обучал фехтованию француз Шетарди — веселый и легкий, как Фигаро, он и драться учил легко и красиво.

Но теперь перед Карабановым стоял не благородный противник, и не тонкое, почти ювелирное искусство владело его саблей, а животный инстинкт наживы и крови…

Казаки и пришли бы на подмогу к поручику, но воющий смерч горной воды страшил их коней, и до Карабанова долетали только их советы:

— Потрафь справа!

— По щитку-то сунь, сунь! ..

— Не пущай за повода хватать! ..

— Руби, а не коли: у яво панцирь! ..

— Локоть отставь, срубнет…

Улучив момент, Андрей ударил снизу, отбив саблю врага в сторону, и сам не заметил, когда щит был раскроен им надвое.

Еще два-три перехлеста лезвий. «Так, — решил поручик, — теперь я возьму его на финтугардэ».

— Вжиг! — пошла вперед шашка: успел увернуться, вшивая гадина…

— Аи гяур, аи гяур!

— Замолчи, собака! — прикрикнул Андрей.

Вжиг… вжиг… дзинь… дзень…

Лошади грызут одна другую — звереют тоже.

«Раз! — на тебе, получай», — и сабля курда со звоном взлетела кверху; он едва успел перехватить ее за ремень.