Баязет - Страница 87

Лошади двух сотен были сбатованы на славу: хвост к голове, голова к хвосту, повода одной пропущены под ременную пахву другой; и если падала одна под пулей, то билась, бедная, в тесной упряжке, таща за собой соседнюю, и тогда начинали жалобно ржать все лошади разом, задирая головы кверху, словно обращались к казакам: видите, как нам плохо? ..

Дениска вернулся обрачно, по-детски всхлипнув, сказал Карабанову:

— Спасибо, ваше благородие. Больно уж хороший конь был… Такого теперь не будет…

Ватнин отыскал Пацевича в шахской усыпальнице; сидя на гробнице жены Исхак-паши, Адам Платонович стриг себе ногти и говорил Клюгенау:

— Надо попытаться, Федор Петрович: не может же так быть, чтобы воды не было совсем. Ну, пять метров, десять метров, двадцать, но до воды все равно можно докопаться! .. Что вам, сотник? — крикнул полковник, завидев Ватнина, и в темных переходах подземелья еще долго блуждало эхо: «…отник… отник… отник! »

— Лошади гибнут, — сказал Ватнин, — добро лежит. Не пропадать же? Надобно в крепость тащить.

— Да вы с ума сошли, батенька. Не-не-не, ни в коем случае!

— Ночью, — перейдя на шепот, подсказал Ватнин, — когда стемнеет. Чтобы — охотники. Раз-раз — и в ворота! Нешто не жалко?

Ведь смешно сказать, даже котелки у казаков в казармах остались…

Жрать да пить не из чего!

— Ночью можно, — поддержал сотника Клюгенау. — Казаки — ловкий народ: они сатану из чистилища уведут, и бесы не сразу заметят.

— Ну, ладно, — согласился Пацевич, отряхивая со штанин шелуху остриженных ногтей, — ночью, господа, разрешаю…

Ватнин, ободренный этим согласием, вызвал по двадцать охотников из каждой сотни: попросился идти на вылазку и солдат Потемкин.

— А тебе зачем?

— Гардероба моя не в порядке, — пояснил Потемкин. — Надо бы турецкий «снайдер» найти, чтобы стрелять подале, да хоть барана свести у турок, а то мяса давно не ел.

И вот наступили сумерки. Враги тоже устали и, как видно, хотели освоиться с обстановкой: стрельба понемногу стихала. Ватнин велел собраться охотникам на первом дворе, в прикрытие вылазки назначили хоперцев. Ожидали, когда стемнеет совсем, чтобы рвануться из ворот, но обстоятельства сложились иначе.

— Стучит вроде кто, — сказал Потемкин.

Прислушались. Да, кто-то стучал в ворота.

— Дениска, поди-ка послухай…

Казак взобрался на груду камней, заграждавших ворота, приник ухом к старинной узорчатой бронзе.

— Эй, кто там? — крикнул он. — Ежели за милостыней, так мы по субботам подаем… В субботу зайди!

— Я тебя, нечестивца, — послышался голос отца Герасима, — узнаю по гласу смердящему… Открывай, Дениска, а то двери сломаю… Здеся не один я — с милицией… Нас много!

Ватнин тоже приник к воротам.

— Эй, батька, — посоветовал он, — перестань лаяться… Лезьте через пролом. Только тихонько… Это я говорю, Ватнин, слышишь меня?

Карабанов лежал на крыше, медленно остывающей от дневного жара. Подостлав под себя шинель, он смотрел, как разгораются в бездонной синеве чистые звезды. Казаки дернули его за штаны — поручик, всхлипнув от боли, перевернулся на живот, подполз к самому краю крепостной стены и глянул вниз.

— Только бы османы не заметили, — забеспокоился он, — а то, брат, худо им будет…

Людей с высоты почти не было видно, только по земле неслышно скользили их косо распластанные тени; вот один нырнул в амбразуру, вот другой; вот и отец Герасим, сверкнув при свете луны распятием, оттопырив зад, втиснулся в узкую бойницу.

Еще идут и еще…

— Некрасова-то, кажись, среди них нетути, — сказал кто-то, приглядываясь. — Жаль, добрый был дяденька…

И вдруг:

— Трах-тах-тах-тах-та-та… фьють-фить-фить…

Турки, подкравшись из темноты, дали по милиции плотный залп. Эриванцы кинулись назад, и Ватнин в этот момент забыл о близости врага.

— Настежь ворота! — зарычал он. — Не пропадать же им без толку! ..

Желание выручить милицию бросило казаков на завал:

пятипудовые камни залетали из рук в руки, как мячики, охотники с грохотом откатили телегу, и ворота распахнулись.

— Входи, братцы! ..

Несколько человек успели вскочить в крепость, но с верхних фасов дико заголосили стрелки:

— Закрой ворота… Скорей запахни… Турки!

Турецкий отряд — около тысячи редифов — вырос, будто из-под земли, с криком бросился к воротам; карабановская сотня ударила по ним дружным залпом; сверкнуло, падая в пропасть, множество расстрелянных гильз; ворота успели захлопнуть, прижали их для начала телегой, и Ватнин, устало присев на корточки, вытер пот.

— Да, — признался он, — кажись, не выйти…

Темнело. Небеса присели к земле, наливаясь тяжестью черной азиатской ночи. На окраине Баязета турки подожгли склад телеграфных столбов, и шаткое пламя бросалось под ударами ветра над плоскими саклями. Было как-то тихо и жутко. Но вот грянули отдельные выстрелы, похожие на сигналы, и тогда горы окрестностей, каждая улица и площадь майдана вдруг зашевелились от множества огоньков.

Сотни и тысячи фонарей задвигались в нестройном движении, по земле шел ровный гул от топота человеческого стада, глухой шум голосов висел под небом на одной очень низкой ноте: это усталые за день турки стали размещаться на ночлег, и баязетцы невольно ужаснулись — как их много!

— Странно ведут себя османы, — заметил Штоквиц.

Да, турки вели себя странно: в первую ночь они не производили обычных неистовств, только из низины армянского города долетал иногда до крепости треск выламываемых дверей, чьи-то протяжные вопли. Но зато с полуночи враги стаями закружили вокруг настороженной цитадели. Раненые лошади еще бились под стенам F крепости в предсмертных судорогах. Турки тихо подкрадывались к казачьим вещам; обрезая повода, уводили здоровых коней, Страсть к хищничеству часто подводила их под меткие выстрелы…